i commend my soul to any god that can find it.
Прочитала «Красного сфинкса» Дюма и вот теперь жалею, что он не окончен.
Я бы с большим удовольствием прочитала описание «Дня одураченных», вышедшее из-под пера Дюма, потому что его кардинал — это, в первую очередь, человек, способный на чувства и которому можно сделать больно. Дюма не пишет ему панегирик, не оправдывает простительную каждому мелочность. Но Ришелье здесь живой и настоящий, окруженный клеветой, ложью и интригами. Он все свои силы отдает, чтобы возвысить Францию и короля, одновременно с этим пытаясь удержаться на своем месте и сохранить себе жизнь — но не из каких-то корыстных целей, а потому что без него от былого величия не останется ничего.
Я бы с большим удовольствием прочитала описание «Дня одураченных», вышедшее из-под пера Дюма, потому что его кардинал — это, в первую очередь, человек, способный на чувства и которому можно сделать больно. Дюма не пишет ему панегирик, не оправдывает простительную каждому мелочность. Но Ришелье здесь живой и настоящий, окруженный клеветой, ложью и интригами. Он все свои силы отдает, чтобы возвысить Францию и короля, одновременно с этим пытаясь удержаться на своем месте и сохранить себе жизнь — но не из каких-то корыстных целей, а потому что без него от былого величия не останется ничего.
«Прежде всего, надо было, не располагая ни приворотным зельем, ни колдовским напитком, ни волшебным кольцом, найти средство завладеть королем. И Ришелье нашел это средство: Людовик XIII никогда не видел денег, кардинал показал их ему.
Отсюда изумление и восхищение Людовика XIII своим министром.
В самом деле, как не восхищаться человеком, который находит шесть миллионов под свою личную ответственность, тогда как король не только под свое слово, но и под свою подпись не нашел бы и пятидесяти тысяч ливров!
Поэтому он с трудом верил в три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи Ришелье. И первым, что он потребовал от Шарпантье, был ключ от этого сокровища.
Вместо радости, какую думал он испытать при виде золота, Людовика XIII охватила невыразимая грусть; изучив эти монеты, рассмотрев изображения на них, погрузи руки в это море с рыжеватыми волнами, чтобы измерить его глубину, взвесив на руке золотые слитки, полюбовавшись на свету чистотой бриллиантов, он положил все на место, выпрямился и стоя посмотрел на эти миллионы, стоившие такого труда тому, кто их собрал и явившиеся плодом самой неподдельной преданности. Король подумал о том, с какой легкостью он расточил уже из этой суммы чуть не триста тысяч ливров, чтобы вознаградить преданность тех, что были его врагами и ненавидели человека, давшего ему эти деньги; он спрашивал себя, какое сопротивление оказал бы этим просьбам, если б в его руках это золото имело предназначение, столь же выгодное для Франции и для него, как в руках его министра.
И король, шатаясь, вышел — более бледный и уставший, чем накануне, но с более ясным представлением о том, как трудно быть великим министром и как легко быть посредственным королем.»
Отсюда изумление и восхищение Людовика XIII своим министром.
В самом деле, как не восхищаться человеком, который находит шесть миллионов под свою личную ответственность, тогда как король не только под свое слово, но и под свою подпись не нашел бы и пятидесяти тысяч ливров!
Поэтому он с трудом верил в три миллиона восемьсот восемьдесят две тысячи Ришелье. И первым, что он потребовал от Шарпантье, был ключ от этого сокровища.
Вместо радости, какую думал он испытать при виде золота, Людовика XIII охватила невыразимая грусть; изучив эти монеты, рассмотрев изображения на них, погрузи руки в это море с рыжеватыми волнами, чтобы измерить его глубину, взвесив на руке золотые слитки, полюбовавшись на свету чистотой бриллиантов, он положил все на место, выпрямился и стоя посмотрел на эти миллионы, стоившие такого труда тому, кто их собрал и явившиеся плодом самой неподдельной преданности. Король подумал о том, с какой легкостью он расточил уже из этой суммы чуть не триста тысяч ливров, чтобы вознаградить преданность тех, что были его врагами и ненавидели человека, давшего ему эти деньги; он спрашивал себя, какое сопротивление оказал бы этим просьбам, если б в его руках это золото имело предназначение, столь же выгодное для Франции и для него, как в руках его министра.
И король, шатаясь, вышел — более бледный и уставший, чем накануне, но с более ясным представлением о том, как трудно быть великим министром и как легко быть посредственным королем.»
