уже только ленивый не

Вы указываете любого знакомого мне персонажа, а я рассказываю:

1. Первые впечатления о нём. Изменились ли они со временем?
2. Любимый факт из канона.
3. Нелюбимый факт из канона.
4. Любимый факт из хэдканона.
5. Нелюбимый факт из хэдканона.
6. ОТП с этим персонажем.
7. Песня-ассоциация.
8. Любимый фанарт (если есть).
9. Любимый фанфик (если есть).

Ваймс (Discworld) для  Варнас
Заранее прошу прощения, если мое мнение вас заденет.
1. Первые впечатления о нём. Изменились ли они со временем?
Мое впечатление изменилось - причем сильно. Сначала мне персонаж не зашел - в том смысле, что такие меня обычно не интересуют. Сразу понятно, что он главный герой, нам дается его фокал. Такие герои нужны, я это понимаю, на них часто строится повествование. Но вот отдельные кусочки мелькавшего патриция меня интересовали в сотни раз больше, и, когда Ваймс в темнице залип на холодный и расчетливый ум патриция, я залипла где-то рядом: у меня как выключатель щелкнул. Я уже знала, в кого я влюблюсь по ходу повествования. Ровное отношение продолжалось ровно до Ночной Стражи. Да, признаю, я плакала. Мне было больно за Ваймса, который это все заново переживал, который решил историю все же не менять, хотя мог бы. Он был прямым и неподкупным, правильным, он нес закон и, черт возьми, он делал свою работу. Как я уважала его в этот момент, когда он шел по улицам АМ и воодушевлял жителей - не передать словами. Я даже решила, что сначала предвзято отнеслась, задумалась, неужели мне показалось, ведь его отношение к Ветинари... А, не показалось. Потому что потом был разговор на кладбище, после которого я возненавидела Ваймса. Мне было противно. Я понимаю, что он хотел домой, что он устал от политических игр патриция, что у него родился сын, что он только что заново пережил Революцию. Но я не могу простить ему то, что от отмахнулся от того, что Ветинари тоже имеет право на боль, тоже может чувствовать. Ветинари ведь был там, он видел, как разлагался и задыхался город.

Я считаю, что на момент Славной Революции Ветинари было 17 да, я курила систему образования в Англии и США, спасибо универу. Я не знаю, насколько рациональным и лишенным эмоций (внешне, разумеется) был этот Хэвлок, но лично мне кажется, что он винил себя в том, что не смог спасти Джона Киля. Это уже потом, несколько десятилетий спустя, оглядываясь назад и имея за плечами многолетний жизненный опыт, он может сказать, что все было против мальчишки, который в самой гуще событий пытался отыскать одного человека и спасти его. Среди огромной толпы, жаждущей справедливости, среди людей, где нужно еще разобрать, кто был за революцию, а кто против... Это как искать иголку в стоге сена. Еще можно говорить о том, что косвенно Хэвлок виноват в смерти Киля: именно от его "руки" пал патриций, что способствовало избранию нового, который и отдал приказ. Может, не очень логично, но просто как один из вариантов. Разочарование в человеке, на которого все возлагали надежды.

Я не считаю юного Хэвлока таким уж холодным. Мне кажется, он верил в то, за что сражался Ваймс-Киль: в свободу и любовь, в справедливость. Потому что он мог спокойно уйти по крышам, когда увидел, что опоздал. Вместо этого Хэвлок присоединяется к битве, он забирает веточку сирени павшего человека, он открыто поддерживает тех, кто шел до конца, кто верил, кто надеялся и сражался за будущее. Меня никто не сможет убедить в том, что Хэвлок не восхищался Килем. Вспомните Ваймса. Человек, управляющий законом и одновременно подчиняющийся ему. Человек, знающий город, как свои пять пальцев, как свое царство, как Ветинари знает крыши. Оскорбленный до глубины души тем, что творится в городе, таким ущемлением прав жителей. Человек, которым восхищается патриций.

Вы никогда не влюблялись в человека, ни разу с ним не переговорив, но видев его вблизи и слышав его слова? Потому что я влюблялась. И восхищалась на расстоянии. Хотела быть похожей. Я не могу выкинуть из головы образ юного Хэвлока во всем черном, на могиле Ваймса-Киля, потому что он потерял нечто гораздо более дорогое и близкое сердцу, чем предводителя революции. Он потерял человека, которым впервые восхищался, за которым готов был пойти. И он клянется: себе, темноте, тишине полуночного кладбища, — сделать все, чтобы изменить это прогнившее общество, сделать так, чтобы никто не посмел даже отдать приказ об убийстве человека среди бела дня. У Ветинари уходит 30 лет, чтобы создать общество Анк-Морпорка, которое открыто принимает всех, которое толерантно и терпимо. А музыка за 30 минут заставила противостоящие друг другу государства признать мусор народом, дать гоблинам права и я бы тут еще упомянула, как это подло со стороны Сибиллы, но промолчу, потому что мы сейчас не о ней. Боги, да вы вспомните Ветинари, к которому гоблин пришел показывать изобретенный велосипед я сделяль!. Что делает Ветинари? Он советует обратиться к адвокату и во всем его слушаться, потому что в противном случае несчастного гоблина просто оставили бы с носом. Этот человек первым поверил в нужность и человечность Орехха, что уж тут говорить. А многочисленные вторые шансы, подаренные Мойсту? "Ангелы являются всего один раз", ага.

Но я увлеклась. Видимо, раздражение персонажем накапливалось постепенно. Я сейчас не буду даже заострять внимание на черной неблагодарности. Да, Ваймс ничего не просил, но ему дали все, дали так много, что уже и давать нечего, - уважение, почет, вес в обществе, возможность это общество менять, семью. А в ответ... Я помню, как Ваймс не считал Ветинари человеком (подогнулась простреленная нога, когда человек на нее встал, удивительно, правда?), злился на любое проявление внимания, неоднократно нарушал субординацию (что намечается уже в первой книге, просто его не остановили). Я очень хорошо помню, как он таскал патриция, словно мешок с картошкой, я действительно удивлена, что Ветинари выжил в Ногах из глины. После Ночной я наконец-то смогла осознать, что же мне так не нравилось. Потом я дочитывала цикл про Мойста, а потом... боги, потом я дошла до Снаффа, и меня передергивало от каждого упоминания патриция, когда это делал Ваймс. Там ощущение, что он повлиял на жену, и та вдруг забыла имя патриция, хотя вот имя лорда Ржава она не забыла. И что это еще на замечательная мысль о том, что Ветинари у власти держится только благодаря её муженьку? Что это за слепота такая? Как тогда Ветинари выживал все это время? А вот так - один, всегда один. У него не было Комбалетты, не было отца Жозефа или кардинала де Ла Валетта, которые поддержали бы в трудную минуту, когда это было необходимо. Черт возьми, даже Рошфора не было, а Ваймс вышел лишь жалкой копией. И, да, их финальная беседа, которую можно свести к АЗААЗХАХАХАХАА ВОТ ШУТКА ТАК ШУТКА ДУША У НЕГО ЕСТЬ ЛОЛЗЗАЩД ДЕРЖИТЕ МЕНЯ СЕМЕРО ОЙ ВЫ ЭТО СЕРЬЕЗНО ЧТО ЛИ НУ ИЗВИНЯЙТЕ КАКАЯ ИНТЕРЕСНАЯ СТЕНОЧКА. Как я Ваймса в тот момент... презирала, да.

Мне очень жаль, что вы получили вот такие бессвязные мысли, полные негатива, хотя вы совсем другое ожидали(

2. Любимый факт из канона.
Чувак выполняет свою работу - добросовестно. Несет Закон и все такое.

3. Нелюбимый факт из канона.
Отношение к лорду Ветинари

4. Любимый факт из хэдканона.
Ваймсом можно вбежать в не совсем удобный момент. Я чаще его использую для бурчания на заднем фоне или для неуместных шуток.

5. Нелюбимый факт из хэдканона.
Мешает вести собрания/советы давайте дружить с Испанией, они католики!!! вы хотите, чтобы нас тут всех поотлучали от церкви!!!111

6. ОТП с этим персонажем.
Не верю, что говорю это, но в2 - какое-то время. А потом я сходила на Гражданку. Я не понимала всю суть пиздеца, хотя читала две гражданки в комиксах. Это же та самая динамика Роджерса и Старка. Меня передернуло после фильма, и теперь я могу их шипперить только в формате Киль/Хэвлок. Потому что Ваймсу дадут слишком много власти над собой, а тот этим воспользуется. Он неминуемо будет пытаться менять Ветинари, ломать его, а тот и так уже переломан жизнью. Он вполне может наорать в спальне, размахивая государственными делами, на Ветинари, который не ожидал этого там, где он привык себя чувствовать в безопасности. Это игра в одни ворота, у Ваймса ничего, кроме неприязни за все книги, - если не считать того момента с восхищением патрицием в темнице. Какое-то время я их шипперила, больше не с кем было.

7. Песня-ассоциация.
—
Поставлю прочерк. Вот честно, не находила пока ничего, что навело бы на мысли о Ваймсе

8. Любимый фанарт (если есть).
Речь идет, полагаю, о сольном фанарте. Свой самый любимый я так и не нашла, я старалась полчаса, но поняла, что бесполезно. Вроде я тогда была еще на раннем каноне, либо еще только читала Ночную. Вы персонажа, видимо, любите, поэтому должны были видеть. Анимация, Ваймс стоит под дождем, и у него медленно тлеет сигарета. Красиво. А еще есть вот такой хороший арт: читать дальше

9. Любимый фанфик (если есть).
Нет. Не знаю даже, почему. Все работы, которые я читала по в2, как-то не запомнились

Лорд Хон (Discworld) для  фактор Кси
1. Первые впечатления о нём. Изменились ли они со временем?
Я первый раз читала Интересные времена года три-четыре назад, поэтому ничего не могу сказать. Но этим летом я орала и готова была бегать по потолку. Представь, что ты читаешь книжку Птерри про медика, где много-много годных отсылок, а ты сидишь и залипаешь, потому что выучил это все на летнюю сетку и сдал на отлично. Так вот. Хон долбоеб. Самодовольный напыщенный долбоеб с хитрым умом хоть ему и далеко до Ветинари, только в ногах валяться от восторга и восхищения. И все же я его обожаю. Не знаю даже, почему. Не столько потому, что чувака можно пользовать в фички, столько потому, что он принадлежит к тому пласту культуры, в который я влюбилась раз и навсегда. А еще потому, что китайский агатейский делает ему больно. Как и мне. Но он-то носитель языка, я же учу только второй год. Я посмеялась над тем, что меня ждет: совещания на китайском, ммммм устройство авианосца, мммм. И я не уверена, что восторг у меня вышел только от персонажа, мечтающего об упрощении письменности, которое произошло только в 1919 году. Тут просто целая книга отсылок к Китаю, к его культуре и истории, и за это мне хотелось бы сказать спасибо сэру Терри. Тут хорошо показан конфликт в обществе 20 века на примере Хона: когда филологи и языковеды пытались натянуть лекало европейских языков на китайский, где-то оно садилось, как влитое, а где-то криво, и приходилось поднимать древние тексты - памятники культуры, кстати. Хон мечтал побывать в АМ - он его не видел никогда, и я не знаю, понравилось бы ему там, что случилось бы, произойди наложение реальности на его фантазию спасибо, Гэтсби, можете идти. Мне кажется, визирь огреб бы - причем огреб бы нехило так. А еще, учитывая особенности китайской фонетики, я бы хотела услышать "Анк-Морпорк" в его исполнении. И да, штанов в его представлении в Европе не носят. Говорю же, долбоеб

2. Любимый факт из канона.
Его нехило протащило по АМ. Имхо, он бы туда послом поехал и построил посольство

3. Нелюбимый факт из канона.
Хотел отрубить Ветинари все нафиг, но вовремя вспомнил, что нельзя играть в шахматы без рук

4. Любимый факт из хэдканона.
— Оч’хень плохой пхеж’евод’чхик, — смог выдавить визирь, надеясь, что не напутал непонятные для него звуки.

5. Нелюбимый факт из хэдканона.
Слепое поклонение? Не знаю. Я не люблю Хона из наложницы. Ты знаешь, почему нунчаки, ага

6. ОТП с этим персонажем.
Хон/Ветинари, и мне не жаль

7. Песня-ассоциация.
Пока не встречала

8. Любимый фанарт (если есть).
Не нашла. Есть один-единственный на тмблр, но там он стремный пздц. Поэтому вот ссыль на менее стремный арт с девиантарта: читать дальше. Может, где-то и есть нормальный арт, но ты вряд ли его найдешь, потому что по "лорд Хон/lord Hong" всякая фигня вылезает - в первую очередь из-за "Хон"

9. Любимый фанфик (если есть).
Твой, где он огреб

Кроули (Good Omens) для  фактор Кси
1. Первые впечатления о нём. Изменились ли они со временем?
Отношение не изменилось, хотя прошло уже около пяти лет. Именно с этой книги я вдруг поняла, что фандом и свой мир может быть и у книг. Это была моя самая первая книга Пратчетта, и я даже сейчас могу вспомнить, с каким упоением читала. Почему-то три месяца одного лета для меня стали особенными - в основном благодаря этому миру. Эта книга о дружбе, которая спасла мир. Она о том, как быть человеком. Кроули я люблю за его нескончаемый оптимизм и любовь к жизни. Он верит, что из любой ситуации можно найти выход, а он многое повидал. Неловко, когда демон от ужаса впадает в депрессию от людской изобретательности, спасибо, испанская инквизиция. Мне всегда нравилось, что Кроули стал таким человечным и открыто наслаждался тем, что люди создали. Он отчаянно хотел стать человеком - и человек из него вышел куда более правдоподобный, чем из ангела. Кроули такой не-демон, что аж неловко. А еще для меня много стоило то, что, когда он был готов опустить руки, он поехал спасать друга, рискуя всем. Пойти с монтировкой там не монтировка на самом деле, а та штука, которой откручивают колеса, но я так и не нашла адекватного перевода, так что пусть будет монтировка из перевода Филиппова против Люцифера - молодец, чувак, у Азирафэля хотя бы есть огненный меч. Именно после этой книги я задумалась о том, чтобы почитать Плоский мир, открыла первую книжку про Смерть и пропала. А фандом я этот люблю. Когда я в чем-то разочаровываюсь или не нахожусь на распутье, я открываю эту книгу. Потому что всегда, в любую погоду, в Сохо открыт книжный магазин, где ангел пьет свое какао, а демон приходит к нему в гости и они говорят обо всем и ни о чем.

2. Любимый факт из канона.
Демон, который человечнее и добрее ангела, дыа

3. Нелюбимый факт из канона.
Дружба/чувства тут явно в одностороннем проявлении

4. Любимый факт из хэдканона.
Мммммм... любит быть ближе к людям, нежели к сверхъестественным существам

5. Нелюбимый факт из хэдканона.
Предвзятое отношение Азирафэля. Есть одна очень-очень плохая идея, в которой Азирафель не оценит признание в чувствах...

6. ОТП с этим персонажем.
Азирафэль/Кроули канеш

7. Песня-ассоциация.
КняZz – Ангел и демон
Creedence Clearwater Revival – Bad Moon Rising

8. Любимый фанарт (если есть).
Ммммммм. Я долго рылась, еще дольше выбирала. Но остановилась на пяти: раз, два, три, четыре и пять

9. Любимый фанфик (если есть).
Мммммм, не припомню. А, нет, есть: Habitual

Сальери для  tsepesh
1. Первые впечатления о нём. Изменились ли они со временем?
Тут мне, можно сказать, повезло. Я как-то почти умудрилась закончить первый курс универа и ни разу так и не открыть пушкинское произведение. Ютуб подсунул видос в нужный момент, и вот я слушала песню с анимированным клипом на повторе вместо подготовки к семинарам. Потом оказалось, что это из оперы, ты её рекнул, и я такой: ыаыааыаы, дальнейшее ты помнишь я потом понял, через что ты прошел, когда я отправил Оксаныча смотреть "Проклятье золотого цветка". Интересно, что даже после оперы пушкинское произведение кажется бредом полнейшим. Потом ты мне так удачно подсунул Нечаева, который хоть тут не оплошал и отбелил Сальери добросовестно, - настолько добросовестно, что этой монографией можно обращать хейтеров в любителей например, моего папу. А вообще Нечаев хорошо описывает жизнь Сальери, этапы его творчества + дает, опираясь на источники а не как Мухахаксли, характеристику личности. Сальери, если верить свидетельствам, был вообще апельсинкой. В принципе что взять с итальянца, который приехал с солнечного и теплого городка? Я помню волну восхищения. Человек добился таких высот - в основном своими усилиями. Ему помогли в самом начале карьеры, помогли сделать себя, и он платил своим благодетелем своеобразным путем: помогал начинающим музыкантам найти себя и встать на ноги, бесплатно давал уроки музыки. Я слишком часто встречаюсь с черствостью преподавателей в вузе, которым плевать на самом деле, что ты там знаешь. А я на себе испытал, каково это, когда наставнику не плевать, когда он старается передать ученикам свою любовь к предмету, когда ты можешь обратиться за помощью, потому что тебе об этом сказали прямым текстом, когда ты знаешь, что можешь рассчитывать не только на себя... Я только сейчас поняла, как сильно мне этого не хватает. У меня был в жизни такой преподаватель, которому было не плевать. Как же я по ней скучаю(

Моё отношение к мерзким слухам ты знаешь. Был же европейский поэт, который хотел писать примерно про то же. Он спросил у доктора семьи Моцартов: можете доказать факт отравления? Получил отрицательный ответ и вздохнул: а такой был сюжет! Видимо, тот факт, что это слухи, при чем слухи непроверенные, Пушкина не остановили. Лицемер, ять. Хорошо, что догадались уже только на исходе 20 века провести суд. И хорошо, что вердикт вынесли оправдательный. Мб где-то там Сальери хоть вздохнет с облегчением..

2. Любимый факт из канона.
Наверное, все же то, что Сальери был готов помочь начинающим музыкантам. И то, что на всю жизнь сохранил благодарность людям, которые помогли ему самому: Мочениго, Гассман, Глюк. И хотелось бы узнать побольше про отношения Сальери и Бетховена, они же явно были дружественными, если последний прибегал к учителю и оставлял записку такого содержания, если не заставал маэстро)

3. Нелюбимый факт из канона.
Чувак был слишком добрым. Что чревато, имхо.

4. Любимый факт из хэдканона.
Не знаю. Хорошие отношения с учениками + дочки Глюка/Гассмана, благодарные за помощь? Я хэдканоню, но ты помнишь, что вышло из попытки проверить информацию, да

5. Нелюбимый факт из хэдканона.
Слишком открытый и доверчивый в чем-то Сальери. Оперного это тоже касается.

6. ОТП с этим персонажем.
Моцарт/Сальери?

7. Песня-ассоциация.
Я не буду сейчас указывать темы из оперы, ладно? А так я не находил ничего, чтобы напоминало об историческом персонаже. Увы(

8. Любимый фанарт (если есть).
раз и два

9. Любимый фанфик (если есть).
Мммммм. Не находила ничего адекватного. Вообще. Либо форсят отравление, либо еще что. Перерыла весь фикбук, весь ао3, даже фанфикшен. Не. Только в одном фанфике вспомнили, что Сальери так-то бесплатно уроки давал. А мб я плохо ищу, ты помнишь мои отношения с поисковыми запросами. Искал инфу про детей Глюка, а нашел явно бредовый фик за что, боги, за что

@темы: флэшмоб

---

Этот патриций слишком шикарен. Еще и шерсть с Вафлза, которая вездееееее

х

@темы: книги, havelock vetinari, discworld

---

Это слишком красивый кавер. Он заставляет песню вязаться с кое-чем очень личным. И это делает больно почти физически.

@темы: видео, музыка

---

я спал всего полчаса, затащил на отлично, хочется только не сдохнуть такими темпами до 28. Или до Оксаночки онажимедик, откачает

жизнь - боль, когда ночью с одногруппником ты вдогонку к продуктам покупаешь рэдбулл, у тебя в чеке выходит сумма 666 рублей, а одногруппнику дорогу перебегает черная кошка

а рэдбулл потом еще и не работает

@темы: сессия, студенческое, жизнь, москва

---

из важного: китайская филология хорошо идет под домашнюю кровавую мэри

@темы: сессия, китайский, студенческое, жизнь

---

учебка перестала делать больно.

от пиздеца не подгорает.

зато я прочитал ночью "Зеленого поросенка" Юдина и поплакал.

чувствовать Лера еще может.

замечательно.

@темы: сессия, студенческое

---

2 часа ночи.

До Нового Года остаётся 10 дней.

Лера пишет реферат, над которым будет смеяться подполковник.

За окном идёт дождик.

Я б приуныл, будь время.

@темы: студенческое, жизнь, москва

---

Лечь в три, встать в шесть, но сдать работы по одному языку и не получить долгов по другому - это так роскошно, если честно.

Вот еще бы сочинения так же легко писались по китайскому(

А еще здорово прочитать Канта в метро, зацепиться за слово "священник" взглядом, потому что ты все еще durnoy, и втирать на философии преподу про священников и паству. Я как Мойст. Меня несло, и я очень верил, что несло по течению, а не к водопадику, блин.

@темы: студенческое, жизнь

---

кто-то ходит sovsem durnoy от фильмов, игр и бессонных ночей, а я хожу так от трех языков

но это хорошая боль.

правда.

даже нурофен помогает, кек

@темы: Français, English, китайский, студенческое, жизнь, москва

---

Как перестать орать, если в голове ничего, кроме: ЧЕ СМОТРИШЬ КАК БАРАН НА НОВЫЕ ВОРОТА, ЦЕЛУЙ ЖЕ, НУ

@темы: исторические личности, niccolò machiavelli

---

Отсутствие приставки не является причиной, чтобы не залипать на Мадса

@темы: mads mikkelsen

---

Кусочек неуместного юмора. Вот поэтому на меня часто странно смотрят люди..

@темы: исторические личности, niccolò machiavelli

---

Пиздец. Английский язык. Читаем на домашнем чтении «Пигмалион» Бернарда Шоу. В электронной версии не хватает самых важных сцен. В русском варианте их тоже нет. Сцены есть в старых книгах в вузовской библиотеке — 1972 года выпуска. Чет я ору

@темы: English, студенческое, Литература, жизнь, москва

---

Спустя 3 года я смог досмотреть Ганнибала вопреки переизбытку оленей. Я СМОГЬ.

Оры про тупого Уилла и наркоманию в каноне подъедут позже. Как же хорошо, когда есть, в кого орать. Окс, ты еще и ржать надо мной умудрялся. Нинада так(

Это пока все, что я могу сказать:

@темы: hannibal

---

10-11 ноября. С днем одураченных вас, кардиналисты

День одураченных (фр. journée des dupes) — один из ноябрьских дней (10-е, 11-е или 12-е) 1630 года, который влиятельные враги кардинала Ришельё во главе с королевой-матерью Марией Медичи начали с празднования его долгожданного свержения, а закончили в темницах либо опале

Мммммм, спасибо, Википедия прям Капитан Неопределенность

@темы: исторические личности, armand jean du plessis de richelieu

---

Наконец-то дюмашники деанонились. Тащу по этому поводу свою смесь дирижаблей и КС сюда

Название: О прошлом, настоящем и будущем
Автор:  say hello to the virus
Бета:  Xenya-m
Размер: миди, 4104 слов
Канон: Три мушкетера (2011)
Пейринг/Персонажи: Шарль-Сезар де Рошфор/Арман Жан дю Плесси де Ришелье
Категория: преслэш
Рейтинг: G/PG
Краткое содержание: Кардинал не обладал выдающейся физической силой, его бледность и болезненность сразу бросались в глаза, но даже усталость, которой была пропитана вся его сущность, которая словно сочилась с его пурпурных одежд, не могла сломить силу духа, блестевшую в его взгляде, именно железная воля заставляла этого человека, сжимавшего под накидкой тонкие руки, говорить о том, во что он верил. Руку с перстнем хотелось держать в своей, а человеку, в чьем взгляде читалась невыносимая усталость, хотелось клясться в верности.
Примечание: если Ришелье покажется вам немного ООС, имейте в виду, что он ближе к исторической личности и характеру, который Дюма описал в "Красном сфинксе"

Он очнулся в лазарете дворца и очень удивился тому, что его окружали не стены Бастилии.

В бреду он помнил тонкие холодные пальцы, касавшиеся его горячего лба, сжимавшие его временно бессильные руки, но отказывался верить в свое мимолетное счастье. Простые деревянные четки и молитвенник на прикроватном столике говорили, буквально кричали о том, что ему не привиделось, не показалось.

— Шарль, — звук до боли знакомого голоса отдавал грустью и сожалением, но никак не презрением, — что же вы с собой сделали, Шарль?

Голос кардинала был похож на другой, который он слышал в бреду слишком давно, чтобы это могло быть правдой, но тот голос подарил ему жизнь, заново заставил его цепляться за то, что от нее осталось. Тот голос, наверное, в первый и последний раз в его долгой жизни звал его ласково и нежно – «Шарль».

Когда-то давно, когда Рошфор был наивным юнцом и ничего не смыслил в жизни, он приехал в Париж в надежде подороже продать свою шпагу. Нелюбимый сын, гонимый из дома, наскитавшийся, он надеялся найти себе место в большом городе, но не учел одного: столица была полна таких нуждавшихся в деньгах. Он менял господ, был бретером, готов был выполнить любое задание за плату. Время шло, вместе с молодыми годами таяли какие-то ценности, черта невозврата давно осталась позади.

Он очутился на улице с парой экю в кармане и шпагой на поясе, словно ему снова было шестнадцать и он пришел покорять Париж. От мальчишки, однако, его отделяла огромная пропасть, которая называлась жизнью.

Именно эта жизнь и бесконечные дуэли забросили его в Люсон, где никто не желал приютить раненого странника. От графского титула в его внешности не осталось ничего, повязка, кровоточившая и занимавшая всю левую часть лица, вызывала лишь смех. Уязвленный, покинутый богом и всеми, молодой граф готов был плакать от обиды, когда местный епископ, юноша не старше двадцати трех лет, открыл ему двери своего жилища, уступив ему свою постель в самой теплой комнате – дом не отапливался.

Эти дни ему запомнились на всю жизнь. Чужое участие и сострадание, тонкие пальцы, умело сменявшие повязки, собственное сопротивление, когда незнакомец тянулся к его лицу. Он не хотел напугать и оттолкнуть того, от кого впервые в жизни увидел такую заботу. Епископ, в чьем доме Рошфор нашел лишь бедность, выдаваемую за желаемое богатство, рыдал над его страданиями так, как рыдают родители над своими детьми, – ласка, которой виконт не видел ни разу в жизни, и теперь, окруженный ею, раздавленный лихорадкой, больной лишь мог хватать своего благодетеля за руки и благодарить небо за то, что не все священники были последними сволочами, грабившими людей.

— Шарль, — почти шепотом вопрошал его благодетель между молитвами, — что же вы с собой сделали, Шарль?

Рошфор, растроганный и отныне навеки считавший себя в долгу перед этим человеком, хотел ответить, что с ним случилась жизнь, что он проклинает ее вместе с богом, которому было на нему плевать, но понял вдруг, что не имеет права жаловаться епископу, едва сводившему концы с концами, когда тот делится с ним последним, молится за его душу и здоровье, просит его не смотреть на все с таким отвращением.

Он не знал, как долго могло продлиться это внезапное гостеприимство, подобное которому ему никто больше не окажет до кардинала, но однажды ясно заметил, что болезненно стройный священник почти ничего не ест. Честь и благородство Рошфор растерял давным-давно, но что-то в глубине его души, еще горевшее, еще живое, не могло не воспротивиться, не могло не жечь его стыдом изнутри.

И он уехал – поспешно, так и не узнав, кому был обязан своей жизнью, навсегда сохранив теплую память об этих днях, проведенных в окружении заботы и чужого участия. Он не помнил лица, ни за что не смог бы отыскать дорогу к дому, ставшему его приютом, но чужое прикосновение и голос он спрятал глубоко внутри, чтобы никакая боль, никакая грязь не смогла бы запятнать и осквернить то, что он отныне считал святым.

До этого он не молился – не видел нужды. Теперь он молился не за себя – за незнакомца в рясе епископа, который стал для него языческим божеством, который спас его и дал то, за чем обычно обращаются к небу, глухому к мольбам, – спасение, возможность передохнуть. Он мысленно просил прощения у человека, которого оставил без благодарности, без своего титула и имени, без любой возможности отыскать его.

Он молил о чуде, о встрече темными ночами, вызывая из памяти легкое прикосновение тонких холодных пальцев, мягкий голос и размытое лиловое пятно, в которого епископа превратила лихорадка; жар и слабость мешали рассмотреть его лицо.

Он снискал себе репутацию головореза, и нанимающие его люди боялись его чуть ли не больше тех, кому приходилось скрестить с ним шпаги. Рошфор сражался с одержимостью, жестокостью и грацией дикого зверя, он легко находил брешь в защите противника и выбивал шпагу из рук. Битва его привлекала, была для него больше, чем просто игрой, – он жил ею. Его нанимали против искуснейших мастеров, и он одерживал верх.

Однако вскоре простые стычки на улицах в погоне за мешком денег наскучили, драться ради драки было глупо, а мотивы заказчиков смешили своей грязью и пошлостью. Рошфор давно стал беспринципным негодяем, для которого в этом мире не осталось ничего святого, кроме размытого воспоминания из далекого прошлого.

Дождливыми вечерами ему казалось, что чужая доброта ему приснилась, привиделась в этом мерзком мире, где на на помощь ближнего рассчитывать не приходится.

А потом он встретил человека, который разжег в его давно потухшем сердце огонь. Он любил, много лет назад, когда еще верил в благородство дворянства и честь, но пламя, сошедшее на нет, разбушевалось вновь, снова подогреваемое красной мантией стоящего перед ним.

Кардинал не обладал выдающейся физической силой, его бледность и болезненность сразу бросались в глаза, но даже усталость, которой была пропитана вся его сущность, которая словно сочилась с его пурпурных одежд, не могла сломить силу духа, блестевшую в его взгляде, именно железная воля заставляла этого человека, сжимавшего под накидкой тонкие руки, говорить о том, во что он верил.

Яркость сутаны лишь подчеркивала алебастровый цвет его лица, совпадавший по белизне с кружевом роккетты, и Рошфору стоило немалых усилий удержать себя на месте: этот человек привлекал его не тем, что он делал для Франции, которая забрала у графа слишком многое, но тем, на что он был способен, – выжить в чудовищном переплетении дворцовых интриг, направленных против одного-единственного человека, подчинить своему гению страну и направить ее по курсу, неминуемо ведущему к успеху и процветанию.

Руку с перстнем хотелось держать в своей, а человеку, в чьем взгляде читалась невыносимая усталость, хотелось клясться в верности.

Тем же вечером он на коленях обещал отдать себя службе. Быть может, духовную особу смущала его репутация, его воинственный вид, его повязка на одном глазу. Быть может, стремление и горячность, которые обычно не были ему свойственны, говорили не в его пользу.

Кардинал долго всматривался в его лицо, словно пытаясь что-то на нем разглядеть. Взгляд карих глаз проникал в глубину души, которая услужливо вытаскивала на свет все преступления. Видимо, в графе было что-то такое, что удовлетворило чужое любопытство.

Ему протянули руку для поцелуя, и чужая ладонь оказалась холодной и гладкой на ощупь. Рошфор коснулся губами перстня и с удовольствием вдохнул тонкий запах ладана, который, вместе с ароматом яблок, навсегда теперь в его памяти будет связан с этим человеком.

— Ах да, граф, еще кое-что, — уже на пороге остановил его Ришелье. — Вы, я вижу, не воспользовались покровительством высокопоставленного лица. Почему же, позвольте спросить?

Рошфор мог бы сказать, что он думает о мушкетерах, к которым принадлежал его знакомый. Он мог бы в красках расписать свое отвращение к чьему-то покровительству. Быть может, в нем еще был жив тот мальчишка, готовый завоевать весь Париж.

Он хотел бы, чтобы кардинал сам судил о нем, не опираясь на чьи-то слова.

Ришелье знал это, не мог не знать.

— Ответ вам известен, монсеньор, — граф низко поклонился и медленными шагами вышел из кабинета. Прежде чем отвернуться от своего нового господина, он заметил легкую улыбку, тронувшую тонкие губы.

После этого стать инструментом в руках умелого человека было легко. Они понимали друг друга почти без слов, хватало лишь одного взгляда или кивка головы, чтобы Рошфор ураганом обрушился на врагов его высокопреосвященства. Если Шарль и задумывался о мотивах своего хозяина, то только для того, чтобы отметить, что служить Франции было намного приятнее, чем выполнять заказы алчных графов и герцогов. Опаснее – точно.

Однако никто из них иллюзий не питал. Рошфор полностью отдал себя человеку, не стране, и поручения, которые ему давали, носили как личный, так и государственный характер. Со временем кардинал начал все больше и больше доверять графу, посвящать его в свои дела. Шарль даже не удивился, когда узнал, какие усилия требуются каждый день, чтобы удержаться на месте, не говоря уже о том, чтобы объяснять тонкости политики королю, которого больше интересовала охота и процесс приготовления варенья.

Рошфор также не удивился, когда основная часть докладов тайной сети шпионов стала проходить через его руки. Он с удовольствием взял на себя все эти обязанности. Он присматривал за строительством Пале-Кардиналь (который предзначался в подарок королю после смерти Ришелье, и никто из гвардейцев не винил кардинала в том, что дворец был расположен на приличном расстоянии от Лувра), тренировал молодых рекрутов, только поступивших на службу. Он лично следил за тем, чтобы каждый гвардеец хранил верность только своему господину, впрочем, этого и не требовалось: кавалерия, жандармы, пехотинцы – все испытывали непонятную привязанность к кардиналу и готовы были доказать это ценой собственной жизни.

Рошфор стал капитаном гвардейцев, заняв таким образом второе по важности место в странной иерархии двора при Ришелье. Он обошел Кавуа, отвечавшего за безопасность кардинала, Жюссака, Каюзака и Бернажу. Все они, верные и преданные слуги, были благодарны капитану, который принял на себя некоторые обязанности, что избавило Ришелье от утомительной необходимости самому об этом заботиться. Тот знал, что достаточно лишь одного слова или движения, чтобы Шарль исполнил его приказание в точности. Граф же в свою очередь мог положиться на четверку, которая с ревностным стремлением бралась за дело.

Во дворце царила атмосфера уважения и даже любви к этому великому человеку, чему способствовала прекрасная Мари-Мадлен, племянница кардинала. Она часто появлялась в стенах Пале в простом платье, и все расступались на ее пути, отвешивая учтивые поклоны. Гвардейцы любили ее, как любят сестру, а она в ответ улыбалась им своей теплой улыбкой и читала вслух стихи и поэмы очередного поклонника. Когда Ришелье мучили мигрени или на него находил один из приступов меланхолии, только Комбалетта могла хоть немного улучшить его настроение. Свою лепту вносили и многочисленные кошки, вальяжно разгуливающие по длинным коридорам дворца.

Когда королева-мать поставила вопрос ребром, Рошфор провел бессонную ночь, полную переживаний, со своим господином. Ришелье метался по кабинету, не в силах надолго занять себя чем-либо: он начинал собирать бумаги и говорить о том, чтобы покинуть Париж, но силы тут же оставляли его, и он устало садился в кресло, безуспешно пытаясь бороться с мигренью.

Он вспоминал о том, как народ обошелся с Кончини, и с каким-то отстраненным интересом расписывал в красках, как мертвое тело откопали, зажарили и съели. Даже видавший всякое Шарль поморщился.

Комбалетта и кардинал Лавалетт, не оставившие Ришелье в беде, пытались убедить его в том, что игра еще не проиграна, и лишь с рассветом кардиналом овладела усталая меланхолия, заставившая его выпустить из рук документы и наконец-то замереть на одном месте. Когда гонец короля наконец появился и объявил, что кардинала ждут в Лувре, тот встал, высоко подняв голову, и, убежденный своими соратниками, отправился на аудиенцию в полной уверенности, что его арестуют по дороге.

Ни один гвардеец не покинул своего поста, ни один слуга не прервал своей работы. Когда его высокопреосвященство вернулся с полной победой, Рошфор вздохнул с облегчением. Как они могли сомневаться, кого король выберет, когда вопрос стоял так: Мария Медичи, постоянно давившая на сына и думавшая лишь о деньгах, или Ришелье, всегда готовый выслушать и дать совет, заботившийся о Франции?

Он навсегда запомнил панику этого великого человека той ночью, его неуверенность в собственном положении. Тонкие бледные пальцы в отчаянии и бессилии впивались в подлокотники кресла, а кардинал мог думать только о том, что будет со страной, отданной на растерзание Медичи и ее приспешникам. Он говорил о еще молодом короле, который так и не научился разбираться в людях и непременно в очередной раз станет жертвой махинаций своей матери.

С тех пор прошло много лет, и для многих положение Красного герцога казалось заманчивым своей прочностью и влиятельностью власти, но Рошфор видел истинную подоплеку вещей, а потому лишь горько усмехался. Никто не смог бы продержаться так долго на посту первого министра. Выжить было лишь одной из многих проблем, поджидавших желающего получить власть в свои руки. Такое могущество подразумевало большую ответственность, и Ришелье это принимал как само собой разумеющееся: за свои грехи, совершенные на службе Франции, он будет отвечать сам, когда придет время.

Прошедшие годы смягчили память о временах Марии Медичи, когда страна погрязла в бедности и голоде, но одно Шарль забыть не сможет никогда: благодарность на уставшем лице кардинала, когда он вернулся от короля.

Раскат грома за окном вернул его к настоящему.

В лазарете никого не было. В приоткрытое окно проникали запахи и звуки поздней ночи, что могло означать только одно: Рошфора держали здесь не как пленника или заключённого. Последнее, что он помнил, – это как клинок мальчишки почти без препятствий вошел ему в грудь. Тугие бинты, слегка сковывавшие движения, намекали на то, что рана оказалась не смертельной. Граф поморщился: он бы предпочел умереть, чем подвести кардинала.

Черная повязка, обычно закрывающая левый глаз, лежала совсем рядом с молитвенником и четками, которые Рошфор осторожно взял в руки. В такие ночи он обычно закрывал глаза и вспоминал незнакомца, так вовремя появившегося в его жизни.

Гладкий и прохладный материал под пальцами напоминал легкое прикосновение чужой руки, и граф в эту ночь молил небо о том, чтобы четки кардинала остались у него. В памяти сразу всплывали непрошеные картины того, как тонкие пальцы кардинала перебирали темное дерево в момент волнений.

Начиналась буря, и, убаюканный привычным звуком дождя за окном, Шарль забылся тревожным сном.

Утром обнаружилось, что кардинал за это время успел очистить имя Рошфора. Разумеется, это не составило особого труда, но все равно вызывало чувство благодарности. Граф из предателя превратился в искусного двойного агента, тонкую игру которого даже смелые мушкетеры приняли за чистую монету.

Это, однако, никак не уменьшало чувства вины за отвратительно выполненную работу, и Шарль при любой возможности собирался исправить положение дел.

Вот только никаких поручений не последовало, и почти все дела легли на плечи Кавуа, Жюссака, Бернажу и Каюзака. Капитан доверял им почти как самому себе, но каждое задание, ложившееся на чужие плечи, оставляло во рту неприятное послевкусие.

Ему либо перестали доверять, либо боялись, что он снова подведет.

За все время, что граф прослужил кардиналу, в нем ни разу не усомнились, ни разу не поставили под вопрос его компетентность. Самому себе он напоминал раненного зверя, запертого в клетке: он метался по Пале-Кардиналь, не зная, куда деть себя. С каждым днем он все больше и больше уверялся в своей правоте и не мог винить Ришелье: лучше уж отправить на задание верного человека, чем того, кто подвел несколько раз подряд. Это, однако, нисколько не ослабляло его простой обиды и злости на то, что с ним не поговорили, не сказали ему напрямую, что ему больше нельзя было доверить деликатных поручений.

В отношении его высокопреосвященства тоже наблюдались перемены. Он словно не знал, как обращаться со своим подчиненным, выжившим вопреки всем ожиданиям докторов. Сначала он провел несколько ночей у постели графа за молитвами, затем, стоило Шарлю очнуться, даже не появился – напрасно капитан надеялся увидеть край пурпурной сутаны в дверях.

Затем Ришелье посоветовал графу воздержаться от тренировок с рекрутами, но выбранный тон не оставлял сомнений в том, что это было приказом. Рошфор не посмел ослушаться, а потому удивился, когда спустя несколько недель за ним прибежали Жюссак и Бернажу и спросили, почему его не было во дворе. Оказывается, кардинал ожидал, что ответственность за тренировки снова ляжет на капитана.

Позже, когда еще не до конца затянувшаяся рана противно ныла после напряженного утра, Шарль старался не думать о том, что ему стоило бы еще неделю воздержаться от резких движений. Правота кардинала лишь подливала масла в огонь.

Рошфор ведь был той ночью в кабинете, он не сбежал, хотя имел такую возможность, он остался и вместе с Ришелье перебирал возможные планы отступления на тот случай, если все пойдет не так. Он ни разу не предал, ни разу не задумывался о такой возможности, и теперь ему даже не могли доверить простейших поручений. Неужели кардинал думал, что подобным заданием обидит графа? Рошфор бы выполнил все со своей обычной точностью и аккуратностью, он заново заслужил бы доверие своего господина, это бы стоило того.

Вместо этого он с ужасом обнаружил, что при любой возможности стал задерживать аккуратную ладонь в своих руках на несколько секунд дольше положенного. От нее, как и много лет назад, пахло ладаном и маслами для богослужений, от запаха приятно кружилась голова. На короткое мгновение графу казалось, что все было в порядке, а в следующее мгновение наваждение проходило так же резко, как и появлялось.

Конец его терпению настал, когда со срочным поручением кардинал отправил Жюссака. Рошфор знал, что тот справится, но все внутри обожгло обидой: раньше графу доверяли щекотливые задания, и он безукоризненно выполнял их.

Ришелье словно не мог понять, как следует себя держать. В одну минуту он доверял ему, а в следующую избегал и старался отстраниться. Рошфору не давало покоя то, что обычно его высокопреосвященство ясно давал понять, что недоволен тем или иным человеком, иногда позволяя исправиться.

Шарль бы понял, если бы его признали бесполезным – история с мушкетерами была чередой случайностей, которые, увы, говорили не в его пользу. Он принял бы гнев и недовольство, но только не молчание и не мимолетное внимание, сменявшееся на холодное безразличие. Обычно кардинал держался отстраненно только с незнакомцами, пряча все свои чувства за искусной маской. Рошфор не раз видел такое обращение с другими, и потому ему вдвойне больнее было осознавать, что теперь он сам заслуживал подобного отношения.

Верность кардиналу, однако, в последнее время сменилась чем-то более сложным и необъяснимым, потому что, несмотря на всю свою злость и обиду, капитану хотелось быть нужным. Он часто думал о том, что складка между бровей кардинала расправилась бы, расскажи он Шарлю о том, что не давало ему покоя, что тревожило. Ришелье позволил бы сесть рядом с собой, и все снова было бы в порядке.

А потом Рошфор совершил роковую для себя ошибку. Взяв хрупкую руку для поцелуя, он прикоснулся губами к нежной коже вместо алого перстня и, поняв, что только что произошло, замер на месте. Ришелье ничего не сказал, не попытался вырвать ладони, только его глаза внимательно всматривались в Рошфора, пытаясь что-то разглядеть в свете канделябров.

Граф держал чужую руку в своих, словно несметное сокровище, и все ждал, когда ему скажут, что он перешел все грани дозволенного. Мысленно он продолжал покрывать тонкую руку поцелуями, продвигался все выше и выше, задирая свободный рукав сорочки.

Все оказалось до банального просто: он был влюблен в это человека и ничего не мог с этим поделать. Ему хотелось принадлежать, им хотелось обладать.

— Рошфор, — тихо выдохнул кардинал, словно пытаясь предотвратить неизбежный разговор.

Только в ночной тиши собственной спальни в этом хрупком человеке легко можно было не увидеть самого могущественного человека Франции. Он стоял в легкой кружевной сорочке, устало глядя на графа, преклонившего колени.

Срочно надо было что-то делать, пока наваждение не прошло, пока Ришелье был человеком.

— Почему вы перестали мне доверять, ваше высокопреосвященство? — осторожно спросил граф.

— Рошфор, вы же знаете, как я дорожу вами, — в голосе кардинала, помимо усталости, появилось что-то новое, что никак не удавалось опознать.

— Как же мне не сомневаться, если вы не можете мне доверить даже простейших поручений? — спросил Рошфор и продолжил прежде, чем собеседник успел открыть рот: — Нет, монсеньор, вы охладели ко мне. Неужели я настолько вас разочаровал? Людям, провинившимся больше моего, вы давали второй шанс, а как же я? Я был с вами все эти годы, я был с вами, когда вы думали о том, чтобы покинуть Париж! Я добровольно отправился бы за вами в ссылку, на край света, я и сейчас готов, вам достаточно лишь попросить. Но вам ведь нет до этого никакого дела, верно? Вы хоть сами-то знаете, чего хотите? Вы обращаетесь со мной, словно я ваш пес, которого можно сначала погладить, а потом выставить вон. Чем вы тогда лучше короля?

Тон, с которым Шарль произносил обвинения, сами слова были непозволительны и грубы, но только последняя фраза заставила кардинала отшатнуться, словно его ударили, и устало опуститься на край кровати, стоявшей как раз за его спиной.

Рошфор понял, что перешел все допустимые границы, и в ужасе замер, ожидая ответа. Кардинал молчал, а на его лице было столько боли, что графу захотелось прикусить собственный язык, но было уже поздно. Ришелье сам часто оказывался жертвой такого отношения, и было низко и подло его самого обвинять в подобном.

Хотелось молить о прощении, целовать отнятую руку. Все мысли в голове графа смешались, и он не мог понять, почему замер в центре комнаты, почему молчал. Свечи удлиняли тени и отбрасывали свет на Ришелье, лишь подчеркивая его усталость.

— Я бы никогда… — начал кардинал и замолчал, не в силах совладать с чувствами. Собравшись с силами и с трудом приведя мысли в порядок, он все же продолжил: — Вы же знаете, как вы мне дороги, неужели вы посчитали, что я могу так жестоко с вами обойтись? Я был уверен, что вы погибли, что вас убили, и вы хотите, чтобы я снова отправил вас в бой, когда вы только-только оправились? Разве это преступление? Мое желание беречь вас хотя бы первое время после вашего чудесного выздоровления?

— Монсеньор, — потрясенно прошептал Рошфор, который даже не мог предположить, что всё объяснялось именно так.

— Я избегал вас, граф, потому что слишком сильно привязался к вам, — тихо произнес Ришелье.

Одним движением Рошфор оказался у ног кардинала, узкая ладонь этого могущественного человека снова была в его руках, и граф принялся покрывать ее поцелуями, нисколько не скупясь на чувства. Ришелье смотрел на него с легким ужасом, не пытаясь, однако, ничего сделать.

— Я люблю вас, монсеньор, — только и смог промолвить граф, вдыхая знакомый аромат масел, который всегда можно было ощутить, стоило приблизиться к его высокопреосвященству.

— Что же вы делаете, Шарль, — тяжело вздохнул кардинал, — что же вы делаете…

Что-то внутри Рошфора замерло: он уже где-то слышал этот голос, эту интонацию. Но так давно, что все воспоминания он надежно спрятал поглубже, чтобы ничто не смогло их осквернить. События той поры уже давно стали казаться собственной фантазией, выдумкой воспаленного разума.

Граф смотрел на кардинала и видел епископа, который много лет назад спас ему жизнь.

— Это были вы, монсеньор, молю вас, скажите, что это были вы, — лихорадочно шептал Шарль, пытаясь найти подтверждение своим словам в бледном лице. — Тогда, в Люсоне… вы спасли мне жизнь, вы протянули руку помощи, когда все лишь смеялись надо мной.

— Разве вы не узнали меня? — немного озадаченно спросил Ришелье. — Я посчитал, что именно по этой причине вы отказались от чужого покровительства.

— Нет, нет, я каждую ночь молился о нашей встрече, потому что я не успел отблагодарить вас за вашу доброту, не успел спросить вашего имени, увидеть вашего лица.

— Вы тогда тоже меня спасли, хоть этого и не знаете.

Кардинал подался вперед, и Рошфор, дернувшись, инстинктивно повернул лицо в сторону, почуяв движение с левой стороны. Ришелье хотел поцеловать графа в лоб; вместо этого они встретились губами.

Шарль успел заметить испуганное выражение на лице кардинала, когда тот отпрянул, и потянулся вперед, чтобы поддержать, но его остановил взгляд карих глаз.

— Шарль… нет, вы меня неправильно поняли, — остановил графа слегка подрагивающий голос. — Я люблю вас, но не так. Я… я не могу. Вы же понимаете?

Обет безбрачия, ну конечно. В глазах Ришелье читалась неприкрытая надежда, что Рошфор не станет настаивать.

— Мне будет достаточно вашего доверия, монсеньер, — заверил его Шарль. — Только прошу вас, не мучьте меня.

— Мой дорогой Шарль, — тихо, устало вздохнул кардинал, — я слишком дорожу вами, вся боль, которую я вам причинил, была случайна. Вы слишком своенравны, чтобы вас можно было удержать на месте.

— Я не смею просить у вас того, что вы не в силах мне дать, — осторожно начал Рошфор, — позвольте попросить вашей дружбы, если это не слишком много. Иногда мне очень хотелось бы, чтобы вы могли прийти ко мне, как к другу.

— Я думаю, что… — на секунду Ришелье замолчал, и граф замер в ожидании приговора. — Что в таком случае нам стоит отбросить титулы, как вы считаете? У меня есть имя, данное мне при крещении, и сейчас вы видите во мне друга, не правда ли?

— Арман, — завороженно выдохнул капитан, впервые распробовав имя на вкус. Оно удобно легло на язык, легко и звонко соскочило с губ и растворилось в ночной тишине.

Рошфор стоял прямо перед Ришелье и впервые в жизни смотрел на него сверху вниз. Образ епископа, ставшего мечтой, и кардинала, сидевшего перед ним, наконец слился воедино. Капитан нагнулся вперед и с каким-то восторгом отметил, что Арман – имя было приятным на слух – не вздрогнул и не отпрянул, а потому граф нежно поцеловал кардинала в лоб, постаравшись вложить в это простое действие как можно больше любви, пусть на нее и не могли ответить так, как ему бы хотелось.

— Спокойной ночи, Шарль, — тепло улыбнулся ему Ришелье, и темноте не удалось поглотить ни интонации его голоса, ни выражения лица, ни блеска его глаз.

Ночью Рошфору снился епископ Люсона, и у него было лицо кардинала, его аккуратные руки и так же изогнутые тонкие губы. Спустя столько лет «Шарль», произнесенное этим уже почти совсем забытым голосом, все так же казалось чем-то ненастоящим и привидевшимся.

Вот только в этот раз граф знал, что ласковое «Шарль» будет ждать его утром и пахнуть ладаном и ароматом свежих яблок.

@темы: исторические личности, фанфики, rochefort/richelieu, the three musketeers (2011), armand jean du plessis de richelieu

---

Кароч.

Я отдаю свой мозг французской фонетике, пусть побалуется, потом легкость европейского языка попрыгает слоником, и в голове будет приятно звенеть, а потом китайский захардкорит как обычно, и вроде бы это норм, но после французского нихуя не норм, и Лера захочет плакать под одеялком, но Лере еще писать топики на английском и читать этот ебаный Pygmalion, спасибо, что закончили с The importance of being earnest, а еще традиционное написание иероглифов за первый курс само себя не выучит.

А еще где-т потерялся научрук насчет научной, где я собиралась доказывать фиалковость Ришельё, но это уже видимо не в этой жизни. А еще никто не напишет за меня рефератик по философии про Макиавелли. Не боись, чел, я упомяну, что твою манипку юзали не по назначению чутка.

Кратко о моей неделе.

А года через 4 меня ждет три госа и, по всей видимости, два диплома, хех

Лера, это знак, плыви назад, если еще помнишь, как
Но плыть некуда, кек

@темы: Français, English, китайский, студенческое, жизнь, москва

---

А я наконец-то побывала на концерте Placebo. Это было слишком шикарно, слишком классно

Не ожидала, что у Брайана действительно такой чистый голос если вконтачные видео ужасного качества, поставьте 720 в натройках.



Не ожидала такого отношения к фанзоне, где мы стояли. Он реально остановил выступление и попросил вести себя аккуратнее.



А еще этот человек плакал после исполнения Without you I'm nothing. Не знаю, как он вообще допел ее до конца. Самой как-то грустно стало с кадров с Боуи.



А потом Брайан пошел на ручки



Если бы я могла, я бы сказала ему огромное спасибо за то, что он создал и что создаст. Позади больше семи лет, и иногда только его слова помогали... идти дальше.

@темы: жизнь, москва

---

Как перестать залипать на Пилата и его ангст? Никак.

@темы: видео, исторические личности, музыка

---

Все тонут в безысходности, осенней грусти, одиночестве и нехватке времени.

Лера решила тонуть в иностранных языках.

В трех сразу.

Чтоб наверняка.

@темы: Français, English, китайский, студенческое, жизнь